* * *

Мой друг говорит, что иногда тексты пишут сами себя. Мне очень нравится эта идея, а нынешний пост — полная ей противоположность. Историю об Исландии в мае 2018 года не писала ни я, ни текст — её сразу, давно, написали фотографии. А слова всё не давались.

Неделю назад, спускаясь на карачаевском жеребце по наполненным дождями сочинским рекам, я нашла в кармане билет в Кеблавик. И решила между никогда и много позже выбрать сейчас — собрать неловкие черновики и шесть десятков плёночных фотографий, да выпустить на волю.

* * *

Написано 1 июня 2020

У меня не было специальной мечты отправиться в Рейкьявик: я мечтаю месяц прожить в марокканском Танжере, слушая по кругу саундтрек к фильму «Выживут только любовники», а после перебраться в Порту, гладить рукой цветные плитки азулежу, пить самый лучший портвейн и заниматься ветреным португальским серфингом до скончания века. Эта мечта совсем не похожа на скандинавское лето где-то на краю мира, на дождь стеной и чёрные пляжи, что омывают холодные воды Атлантического океана. Итак, я просто открыла глаза в одну из апрельских суббот, наткнулась на недорогие билеты Москва — Рига — Рейкьявик и обратно, и провела в Исландии пять дней на закате мая. Расскажу, как это было.

Лететь из Риги в Рейкьявик приятно, особенно с длинной пересадкой Air Baltic. Полтора часа из Москвы, тёплый майский вечер, устрицы и вино из ревеня заполночь, после завтрак и несложный перелёт в три с половиной часа. На подлёте к Исландии обещают болтанку, но удивляешься больше влажному серому мраку за окном после солнечной Риги. Точнее, в таком порядке: погоде, рельефу и ценам.

Земля за окном похожа на песочное тесто. Кто-то месил крепкой рукой масло с мукой, подустал, оставил в духовке, комья почернели и поросли мхом. Между комьев выросли идеальные дороги и аэропорт, который на латинице Keflavik, а по-русски отчего-то Кеблавик. В стенах Кеблавика — круглые иллюминаторы, в иллюминаторах — цитаты известных исландцев. Emotional landscapes — they puzzle me, — говорит Бьорк, и я её понимаю.

Уже в аэропорту бросается в глаза, что десять рейсов из двенадцати отправляются в Америку, ещё один обязательно летит в Лондон. В 1944 году США была первой страной, поддержавшей независимость Исландии от Дании; большинство памятников, установленных на берегу Атлантики — парные: таблички гласят, что второй такой памятник установлен на противоположном американском берегу, и связывает две страны. Самый трогательный я увидела в городе Вик — тоненькая серебристая фигурка стоит под наклоном, противостоя ветру, и ветер этот уже стёр черты её лица. Так выглядит памятник исландским и американским морякам, погибшим в океанских водах. Кроме лирики, сейчас США инвестирует в развитие алюминиевого производства в Исландии. Это относительно новая статья доходов — прежде страна зарабатывала на добыче рыбы и туризме.

Исландия — большой остров, на котором живёт крошечная горстка людей, овец и лошадей с инстаграмными чёлками. Площадь — 103 тысячи квадратных метров, население — 320 тысяч человек, две трети живут в Рейкьявике. Главная окружная дорога Исландии, Хрингвегур (Hringvegur), — 1339 километров. Из них на арендованной машине мы проехали 500 — полтысячи километров от столицы на Юго-Восток и столько же обратно. Для трёх дней ежедневного пути это более чем комфортно. Маршрут я построила так: первый день в Рейкьявике, затем — бросок в 200 километров до города Вик, на следующий день — 300 километров до ледниковой лагуны Йокульсалрон и хутора Кальфафеллсстадур, после — обратно до Рейкьявика, где в последний день можно мирно проснуться, позавтракать, погулять с камерой и вернуть машину в пункт проката в аэропорту.

Исландская топонимика — очень простая, если выучить окончания. Это на этапе подготовки с гугл-мэпс в обнимку у меня начинала болеть голова, когда я пыталась рассчитать расстояния между хуторами с названиями в двенадцать символов каждый. Но на третьем десятке дорожных знаков, мелькающих за окном, я постигла лингвистический дзен.

Вик, vík — это залив, или небольшая бухта. Получается, что Рейкьявик и Кеблавик (местность, где находится аэропорт) — городки на заливе. Район Рейкьявика, где находится песчаный пляж с геотермальными источниками — Наутхольсвик. Город Вик в двухстах километрах от столицы стоит на пляже между чёрных скал, с ним вообще всё понятно и просто.

Jökull — это ледник. Вулкан Эйяфьятлайокудль (Eyjafjallajökull), проснувшийся в 2010 году — шестой по величине ледник в Исландии. Höfn — это порт или гавань, foss — водопад, fell — гора или холм. Что такое Винтерфелл, теперь понятнее. Jökulsá — ледяная река, Lón — лагуна. Йокульсарлон, знаменитая ледниковая лагуна, называется предельно безыскусно. В Исландии, по сути, путешествуешь между ледником, заливом, горой, долиной и водопадом. Не заблудишься. Ещё можно заехать на Geysir (но лучше не надо). Самый большой гейзер страны, пар из которого бьёт на 45 метров, так и называется.

Честно говоря, в Исландию я прилетела едва живой: после эмоционально измотавшей меня весны и двух недель в клинике неврозов. Я успела оплатить билеты и забронировать отели — а, значит — спланировать маршрут — задолго до поездки. В день, когда села в самолет, я ничего не ожидала от нее и временами была готова по сложившейся за время болезни привычке расплакаться.

* * *

Написано 13 мая 2022

Много раз описывала то время в диалогах и чатах, но так и не сохранила сказанных слов. Не вдаваясь в подробности — в Кеблавике я приземлилась опустошённой, но подлатанной. Равнодушной к себе до бесчувствия, но сохранившей любопытство — моё главное качество. Любопытство и мою плёночную камеру.

В холле аэропорта навстречу бежал молодой человек туристического склада — в трекинговых ботинках, с длинными кудрявыми волосами в пучке и с рюкзаком, что шнурком затягивается снаружи, обнажая формы уложенных внутрь предметов. Человек попытался продать нам остатки зубной пасты и шампуня — во-первых, чтобы облегчить багаж, во-вторых — чтобы отбить расходы, как я догадалась уже позднее.

В самую дорогую для туристов стран мира я ехала с гигантским кассовым разрывом в кармане. В кармане были билеты, брони в классных хостелах и классных отелях (иногда с завтраками), оплаченная аренда машины. А кроме этого была скромная сумма, которую в Рейкьявике следовало признать сущими копейками.

В поездку мы отправились вдвоём с мужем. Прикинув траты и зная о сухом законе (алкоголь — в барах или на задворках городов, в специальных моллах), купили в рижском дьюти-фри пару бутылок вина и небольшую — виски. Ещё раз прикинув траты, в первом же супермаркете приобрели булочки для хот-догов, сосиски, сушёный лук, сыр, одноразовые мангалы с углями и прочую мелочь. Денег оставалось только на бензин, китайскую лапшу и несколько простых коктейлей в барах.

Это путешествие запомнилось мне особенно. Оказавшись на краю мира, я не зашла ни в один ресторан: помню, как стояла с рюкзаком, читала меню и прислушивалась к запахам; как заглядывала в окна, высматривая интерьер. Как выехав из одного отеля, мы питались холодными хот-догами на длинных прогонах посреди безмолвной природы. Как жарили маршмеллоу на безлюдных, но идеально оборудованных стоянках с видом на Эйяфьятлайокудль. Как опоздав на завтрак в хостеле, я узнала, что яйца — огромная ценность, и два варёных яйца делят на 16 частей каждое, и мне досталась лишь одна восьмая яйца с синеватым желтком.

В первый день в Рейкьявике я выяснила, что дождь бывает одновременно вертикальным — с неба, и горизонтальным — с Атлантики. С учётом порывов ветра, дождь попадает и за шиворот, и под подол, и в рукава. Спустя полчаса после первой прогулки я оказалась мокрой до белья — и от этого дискомфорта — чуть более живой. Я не курю, но попросила сигарету, села на прибрежный чёрный камень в своей чёрной одежде, опустила ноги в ледяной океан прямо в кроссовках, докурила и сделала огромный глоток виски.

В этот момент я договорилась с собой жить дальше.

Обновлено 21 июня 2018, из заметок

ОТЕЛИ

26 и 27 мая

Ночь в Рейкьявике

159 евро (завтрак включен)

22 Hill Hotel, Brautarholt 22-24, 105 Рейкьявик, Исландия

27 и 28 мая

Ночь в Вике

206 евро (завтрака нет)

Icelandair Hotel Vík, Klettsvegi 1-3, 870 Вик, Исландия

28 и 29 мая

Ночь на леднике Йокульсалрон

125 евро (завтрак включен, туалет общий)

Kálfafellsstadur Bed & Breakfast, Kálfafellsstaður, 781 Kálfafellsstaður, Исландия

29 и 30 мая

Ночь в Рейкьявике

130 евро (завтрак включен)

Eric the Red Guesthouse, Eiríksgata 6, 101 Рейкьявик, Исландия

МАШИНА

Полная страховая защита — 15,85 евро в день

Машина — 163 евро, один водитель

Avis/Budget

3, Blikavollur, Reykjavik, Iceland, 230

Инструкции по возврату: Проехать по дороге номер 41 и повернуть направо перед аэропортом на «Arnarvöllur», к центру проката автомобилей.

ТАМОЖНЯ

Можно ввезти 2 литра вина

* * *

Написано 29 мая 2018

Проснулась у Торы в Кальфафеллсстадуре, что на юго-востоке Исландии. Весь Кальфафеллсстадур — это часовня, прежде покрытая дёрном, а последние сотню лет известково-белая и черепично-красная, да торино хозяйство. У соседей — овцы, а у Торы — туристы, пять комнат в осиротевшем семейном доме. Соседи навещают овец и уезжают, а у Торы заботы: семейное кладбище белых крестов под окнами спальни, наволочки в цветочек и водафоновский роутер, который вечно ломается.

Тора улыбается, но только зубами. «Летом много исландцев поедет в Россию; сестра болеет за нашу сборную. У нас есть сборная, вы знали?», — улыбается грустно, и как-то мелко и горестно даже трясёт седым каре. Ближайший магазин в пятидесяти километрах, ближайший ресторан — тоже. Засыпать было страшновато. Рядом с несчастливыми вообще всегда — страшновато.

За окном шумит Атлантический океан и полярные крачки, что чуть не исклевали мне руки, когда я шагнула на кромку поля с их гнёздами. Упорные и бесстрашные, похожи на ласточек и, говорят, видят больше дневного света, чем все живые существа на свете, зимуя дважды за год в Арктике и Антарктике. У Торы занавески с полярными крачками, а плотных штор нет. Впрочем, и я привыкаю к полярному дню, привыкаю доверять воде в ручье и кране, привыкаю к чёрному атлантическому песку, привыкаю к Исландии. Привыкаю, чтобы после скучать обо всём этом.

* * *

Вчера я купила к ужину бутылку австрийского пет-ната, и полвечера потратила на объяснения: почему оно мутное, почему больше похоже на сидр, почему я называю его игристым, будто шампанское, а оно укупорено простой крышкой для пива. В бутылке за 2 200 рублей была «Флора» от Michael Gindl — и в винотеке этот пет-нат был единственным.

Я прочла о пет-натах немало, но всюду мне не хватало места этого вина в системе. Поэтому сначала я расскажу о нём фактами, а после вернусь к описаниям процессов.

 

Пет-нат — это игристое вино. Обычно производители игристых решают сразу две сложные задачи: сначала нужно изготовить хорошее вино, затем — хорошие пузыри. У шампанского самый сложный процесс, у пет-натов — самый примитивный, дедовский.

Навание Pet-nat — сокращение от Pétillant Naturel, «натуральное игристое». Метод, которым его производят, называется родовым или сельским. Шампанское, например, производят классическим методом: сначала тихое вино бродит в бочке, потом превращается в игристое в бутылке, дальше из него удаляют осадок и укупоривают корковой пробкой. Пет-нат сразу бродит в бутылке, и часто получается мутным из-за осадка. Пузырьки у этого игристого не такие активные, поэтому бутылку можно смело закрывать корончатой крышкой.

Пет-нат — это натуральное вино, которое делают небольшие независимые производители, поэтому чётких критериев у стиля и метода нет. Чем проще — тем лучше. В производстве используют натуральные, а не специально выведенные дрожжи, могут не добавлять консерванты, поэтому управлять результатом сложно. Винодел может начать создавать игристый пет-нат, а получить обычное тихое вино (и нормально его продавать, ничего). Прежде я покупала «Флору» другого года — и в ней было гораздо больше пузырьков.

Такое вино может выглядеть и пахнуть как угодно. Может напоминать сидр или кислое пиво, пахнуть натуральным йогуртом или комбучей, чайным грибом, быть мутным от осадка или звеняще-прозрачным. Часто непредсказуемость пет-ната — часть аттракциона, и эксперимент дегустатора заложен в стоимость.

Если бы в мире существовала столица пет-натов, она находилась бы во французской долине Луары, неподалеку от города Тур. Здесь в девяностые винодел Кристиан Шоссар начал возрождать сельскую технологию 16 века, а сейчас проводят единственную во Франции выставку, посвящённую пет-натам — Bulles au Centre.

На этикетках пет-натов чаще всего пишут, что в бутылке столовое вино — официально винные регуляторы его не признают. Ближе всего к получению шильдика AOC подобрались виноделы из аппелласьона Монтлуи-Сюр-Луар — в 2007 году они подали первую заявку на регистрацию наименования Montlouis Pétillant Originel.

 

Вот ссылки на мои посты, которые помогут разобраться:

Чем различаются органическое, биодинамическое и натуральное вино

Что такое шампанское

Как устроены винные регионы

 

 

Чем пет-наты отличаются от шампанских

В посте о шампанском я подробно рассказывала, какой виноград выбирают для игристого, что такое жиропалеты, зачем у бутылок замораживают горлышки и сколько сахара добавляют в в брют. Теперь расскажу, какими методами производят другие игристые — например, «российское шампанское», — и какое место среди них занимают пет-наты. Классификацию я подсмотрела в WineFolly, она шире официальной.

Всего таких методов шесть, самые популярные — традиционный (шампанское) и резервуарный (допустим, просекко). Метод производства влияет на уровень давления внутри бутылки, на активность и агрессивность пузырьков.

 

Давление

— Игристые вина маркируют фразами Mousseux, Crémant, Espumoso, Sekt, Spumante. Игристыми называют вина с давлением 3 атмосферы и больше.

— Полу-игристые вина разлиты по бутылкам с давлением в 1-2,5 атмосферы. На этикетках может быть написано Frizzante, Spritzig, Pétillant, Pearl. Это вина с мягкими, жемчужными пузырьками, как в ламбруско. Пет-нат живёт в категории полу-игристых.

 

Методы

Традиционный метод — самый популярный, ещё его называют Méthode Champenoise, Methode Cap Classique, Metodo Classico. Традиционным методом делают каву, шаманское, креманы, некоторые зекты (игристые из Германии), часть итальянских вин — например, франчакорту. Давление в традиционных бутылках достигает 5-7 атмосфер, получаются злые и упорные пузырьки.

Это самый сложный и дорогой способ производства игристых. Процесс перехода от тихого вина к вину с пузырьками происходит в бутылке. Сначала виноделы собирают молодой виноград и делают из него сухое вино в металлических ёмкостях или бочках, после смешивают несколько сухих вин — это называется «кюве». Затем в кюве добавляют дрожжи и сахар, закрывают бутылки пивными крышками и ждут второго брожения — уже в бутылке и с пузырьками. После игристое выдерживают на осадке, избавляются от осадка, добавляют в бутылки сахарный ликёр и маркируют.

Каву выдерживают не меньше 9 месяцев, шампанское — не меньше 15.

 

Резервуарный метод — он же метод Шарма. Таким методом делают просекко и ламбруско, а на бутылках пишут фразы Charmat Method, Metodo Italiano, Cuvée Close. Давление в бутылках такого вина обычно 2-4 атмосферы.

В отличие от традиционного, из этого процесса пропадает бутылка: базовые вина вместе с сахаром и дрожжами добавляют в большой резервуар, а в финале фильтруют, добавляют сахарный ликёр и разливают по бутылкам без выдержки. Хоть метод и появился во времена промышленного бума, виноделы не считают его недостойным — просто он удобный и быстрый.

 

Трансферный метод появился как компромисс между нестандартными размерами бутылок и традиционным процессом. Если вы видите бутылку шампанского или кавы объёмом 187 миллилитров или 3 литра — значит, вино приготовлено трансферным методом. Просто бутылки с готовым игристом перелили в герметичный резервуар, перегнали через фильтры и разлили по бутылкам под давлением. На этикетках потом напишут Transversage.

 

Сельский метод — Méthode Ancestrale, Méthode Rurale, Pétillant Naturel — используют как раз производители пет-натов, правда, правильным образом бутылки чаще всего подписывают виноделы из французских Луары и Юры. Другие могут, в принципе, и не указать, что в бутылке пет-нат: натуральное белое, и всё. Пет-наты делают инди-производители по всему миру, в Австрии и Грузии. Давление в «дедовской» бутылке — 2-4 атмосферы.

Чтобы приготовить вино сельским методом, виноделы используют охлаждение — низкие температуры останавливают брожение на несколько месяцев. После разливают вино по бутылкам и дают добродить, а когда достигают нужной концентрации углекислого газа, вновь охлаждают. В финале одни фильтруют вина, другие нет, но вот сахарного ликёра не добавляет никто. Считается, что родовой метод — один из самых древних способов производства игристых.

 

Метод карбонизации, или сатурации — это просто газирование вина. Бутылки маркируют словами NewAge или Sparkling, давление в бутылках достигает 3 атмосфер.

Производители закачивают углекислый газ в баки с вином под давлением. Это удобно, но вино получается низкокачественным.

 

Непрерывный метод ещё называют русским, им грешат всего несколько крупных компаний в Португалии и России.

В резервуары с вином непрерывно подают свежие дрожжи, и в результате брожения давление достигает 4-5 атмосфер, как у настоящего шампанского, изготовленного традиционным методом. Затем вино перемещают в другой резервуар, куда иногда добавляют древесную стружку и отработанные дрожжи. Это придаёт игристому благородный шампанский привкус. Наконец, под давлением вино попадает в последний резервуар, по пути теряя осадок, и его разливают по бутылкам. Вуаля — и за месяц или около того получается «российское шампанское», которое и не шампанское вовсе.

 

 

 

Что ещё нужно знать о пет-натах и натуральных винах

Доля производства натурального вина в мире достигает 1%, и это уже неплохо.

Пет-наты — не единственные натуральные игристые. Существует ещё нефильтрованная версия просекко, Col Fondo Prosecco — гораздо более редкая, чем нечастый пет-нат. Увидите такую — хватайте и пробуйте, и расскажите мне.

В натуральное вино не добавляют сульфиты, диоксид серы, но в этом нет ничего хорошего — как нет и ничего плохого. Просто пейте их свежими, и не храните больше года. Кислотные можно хранить чуть дольше, в них не так комфортно микробам, которые попадают в бутылку вместе с осадком.

Берегите бутылки от света и не позволяйте вину нагреваться выше 26 градусов.

Покупайте натуральные вина в путешествиях — так выше шанс, что их не испортили при перевозке.

Случилось так, что год назад у меня в горле застряли слова, и я ни разу не рассказала в этом блоге истории о путешествии. Пожалуй, расскажу их впервые — и заново.

Конец прошлого ноября я провела в Каппадокии, скалистом и пустынном регионе в сердце Турции, где каждое безветренное утро в небо взмывают десятки воздушных шаров. Еще за год я успела перезимовать в Сочи, заглянуть в Абхазию, погулять по Ростову, Тбилиси и Петербургу, дважды обнять любимую Ригу, уснуть в Юрмале, объехать кусочек Исландии на машине, познакомиться с Пермью и увидеть Абу-Даби. Мои архивы набиты фотоплёнками, а память — нерассказанными историями. Пока они совсем не истлели и не прожгли мне висок, я расскажу, что сумею. И начну с Каппадокии.

Мои лучшие путешествия — те, что не приходилось планировать. Обычно я вижу интересное предложение, проверяю баланс и, если он позволяет, покупаю невозвратные билеты. А после продолжаю заниматься делом, от которого отвлеклась. Чтобы принять решение, нужно меньше десяти минут. Так я купила билеты на рейс турецкого лоукостера Pegasus, который часто устраивает распродажи в своём мобильном приложении. За рейс с одной пересадкой (Москва — Стамбул — Кайсери и обратно) заплатила около 10 тысяч рублей. Даже билеты из Екатеринбурга в Москву обошлись мне дороже.

Каппадокия всегда казалась мне инстаграмной выдумкой. У региона множество туристических аккаунтов, хозяева которых каждый день публикуют один и тот же визуальный набор: розовое небо, словно ягодами, усыпанное воздушными шарами, песчаные скалы, иногда припорошенные снегом, накрытые шитыми тканями столы да пса Измира — упитанного спаниеля, что живёт в пещерном отеле Sultan Cave Suites. Измир при ближайшем знакомстве оказался затисканной азиатскими туристами самкой. Небо и скалы — нисколько не преувеличенными инстаграмом. Вот только шаров не было ни на первый, ни на второй, ни на третий день, ни через неделю.

Воспоминание первое, лютня и туф

Зима в Каппадокии наступает резко и без промедлений, в декабре — местные говорят, что ветер за неделю сдувает тридцатиградусную жару и приносит снег, а в середине апреля вновь меняет их местами. Ни осени, ни весны, ни слякоти, ни межсезонной грусти. Я укладывала в рюкзак пару толстовок и дождевик на плюс пятнадцать, но посмотрев прогноз за сутки до вылета, вздохнула и поменяла дождевик на термобельё, перчатки и пальто — он обещал минус четыре.

Добиралась до места весь первый день путешествия: из Екатеринбурга в Москву, из Москвы в Стамбул, из Стамбула в Кайсери, из Кайсери в Гёреме — посёлок в самом сердце одноимённого национального парка, по соседству с долинами, откуда взлетают воздушные шары. Когда самолёт приземлился в крошечном аэропорту Кайсери, уже темнело, и несколько часов мы петляли по горным дорогам под огромными мохнатыми звёздами. Уснула под дребезжащую лютню Йозефа ван Виссема из саундтрека к фильму «Выживут только любовники», и проснулась лишь когда дорога круто пошла вверх, а в окно машины ворвался ночной запах печного дыма, накрывающий Гёреме с приходом зимы. Моя внутренняя Каппадокия теперь прочно связана с этим запахом, с лютневым вздохом, с полуночным пением муэдзина и с первым снегом. А ещё с посёлком Нигде, который увидела на гугл-карте, когда в пути тряхнуло машину и я на миг проснулась — нигде.

Национальный парк Гёреме — треугольник между городами Невшехир, Аванос и Ургюп. Это в прямом смысле пещерный город, который находится под охраной ЮНЕСКО. После извержения древних вулканов вся территория региона оказалась покрытой мягким туфом снизу, а сверху — твёрдым базальтом. Со временем от этой конструкции остались лишь причудливые скалы, похожие на пенисы, грибы, трюфели и каменные столбы. Часть из них уже обронили базальтовые шляпы, и со временем ветер, дождь и время полностью съедят их туловище из мягкого туфа. Да, Каппадокия исчезает.

В Каппадокии есть несколько долин — Долина любви, она же Долина пенисов (угадайте почему), Долина голубей, Розовая долина и другие. Разные по цветам, степени эрозии, а еще по обжитости. В III веке христиане, изгнанные из Римской империи, добрались до Каппадокии и начали строить внутри скал жилища и целые монастыри — туф легко поддаётся обработке. Спустя шесть веков в скалах вырубили больше сотни каппадокийских церквей — сумрачных, расписанных фресками. Для многих туристов это важная часть аттракциона: в местном музее на открытом воздухе их десятки; часть церквей можно обнаружить, просто гуляя по долинам.

Другая сторона Каппадокии — подземные города Каймаклы, Деринкую, Озконак, Татларын и Аджигёль. Я спускалась в Каймаклы по узким, вырубленным в туфе тоннелям, согнувшись пополам и немало поцарапав свой космический чёрный рюкзак из пластика (навстречу то и дело попадались охваченные приступом клаустрофобии люди). Подземные города охраняли местных жителей от набегов: внутри было всё необходимое для жизни на несколько месяцев, включая винодельни, церкви, овчарни с запасом корма и кладбища. Изнутри тоннели закрываются огромным сдвижным камнем в виде диска, а в глубину уходят на полтора десятка этажей. Сейчас для туристов открыты, кажется, четыре подземных уровня, и я с открытым ртом слушала воспоминания гида о детстве в девяностых, когда все местные мальчишки после школы свободно убегали под землю играть — турецкие томы сойеры.

В Учхисаре, посёлке по соседству с Гёреме (пешком по Голубиной долине) в пещерах до сих пор живут люди, и это вполне комфортное жильё — можно видеть, как владелец очередного скального гриба уютно топит печку, или пристраивает к тому самому грибу гараж из туфяных кирпичей. Впрочем, переехавшие в панельные дома горожане используют свои скалы как сараи — хранят в погребе картошку, а внутри всякое барахло. Ещё в скалах строят отели — от простеньких и сырых по осени до крепких пятёрок с хамамом и спа. В ноябре такие стоят около 4000 рублей за ночь, и я смело остановилась в главном инстаграмном отеле — Sultan Cave Suites. В скальную комнату отлично помещается тёплый номер с огромной кроватью в алькове, душ и подобие кабинета. Не знаю, вызвал бы он столько восторга у меня летом, или нет, но каждый день я с победными криками возвращалась туда, снимала вымокшую насквозь одежду и ставила покрасневшие от холода ступни на тёплые доски пола. Бонусом к номеру мне достался кот — чуть не умерла от испуга, когда он впервые решил перебраться с высокого шкафа, где спал незамеченным, в кровать, где спала я.

В первое же утро я оценила популярность отеля среди инстаграмщиков. Всё дело в террасе, откуда удобно наблюдать за шарами — и фотографироваться на их фоне. В хорошую погоду, без ветра или дождя, воздушные шары взлетают над долиной каждый день в пять утра. Узнать, состоится полёт или нет, можно только накануне вечером, а лучше около полуночи, спросив у местных. Я провела в Гёреме три дня, и каждый новый день отчаянно надеялась, что вот завтра увижу воздухоплавателей своими глазами. Но дождь сменился снегом, снег — ветром, и надежда растаяла.

Больше всего в эти дни было жаль инстаграмщиков из Китая. Каждое утро я ставила будильник на четыре и заглядывала на ресепшен, чтобы убедиться, что полёта не будет. На узких топчанах дежурили девушки, которые привезли с собой в Каппадокию не только дюжину летящих платьев в чехлах, но и целых визажистов с чемоданами косметики. В половине шестого они обычно отчаивались и шли на террасу фотографироваться на фоне мутного снежного рассвета, мучить собаку Измира и позировать в летящих платьях, несмотря на минус четыре. Знаю, что некоторые из них уже несколько дней меняли обратные билеты, чтобы дождаться воздушных шаров в кадре.

Говорят, что с мая по сентябрь шансов не увидеть шаров почти нет. Поэтому зрительский трафик мечется между тремя приключениями: полётом в двенадцатиместной гондоле, наблюдением и за шарами с террасы или из долины и попытками выспаться после.

Воспоминание второе, снег и фотоплёнки

В фотографии есть одно важное правило: видишь свой кадр — сделай его прямо сейчас. Не допивай вино, прерви разговор, останови машину. Сюжет и свет могут измениться за несколько секунд, и сколько ни жми на спуск, нужная картинка останется лишь в твоей памяти. Когда мы с гидом проезжали Долину любви (Love valley), уже порядком вымокли и замёрзли, а ещё у меня закончилась плёнка. Остановились сделать пару кадров в инстаграм — и в этот самый момент дождь превратился в снег, повалив так, будто его вытряхнули из огромной небесной коробки. В полной тишине и безветрии снег падал на мокрый чёрный асфальт, засыпал долину, лез за шиворот. Сделав себе любимый автопортрет на айфон, я предложила водителю доплату, чтобы тот свозил меня в отель за фотоплёнкой и вернул на то же самое место.

Обратно возвращались странным составом: с переднего сиденья на меня недобро косился древний старик в феске и расшитом жилете до колен, накинутом поверх ватника и шаровар. Помимо плёнок, водителю пришлось забрать из уличной лавки с коврами своего дедушку, застигнутого врасплох непогодой. Их негромкий разговор на турецком мне представляется так: «Куда ты повёз эту одинокую девушку, сынок, пока жена готовит тебе чечевичную похлёбку?» — «Везу эту сумасшедшую фотографировать снег на трассе, дедушка, но она щедро заплатила».

Спустя сорок минут место было не узнать, кадр растворился. Дорога покрылась коркой грязного льда, что таял под колёсами редких машин, скалы засыпало снегом, да и снег почти прекратился — крупные хлопья сменились мелкими и ленивыми снежинками, частыми, как клочки старательно разорванного письма. Пусть бури и не было, воздух стал тревожным, а по трассе зашныряли преисполненные собственной нужности постовые — искать и помогать улетевшим с дороги водителям на летней резине.

Воспоминание третье, ружьё и чечевица

За три дня в Каппадокии я успела побродить по подземным городам, заехать на пару виноделен, погонять голубей в Голубиной долине, заблудиться на чужом винограднике, устроить пикник в снегу на фоне розовых скал и приготовить похлёбку с женой местного охотника. В один из дней мы с гидом долго шли пешком по заснеженной Розовой долине, согревались горячим гранатовым соком, который дружелюбные турки давят и кипятят на импровизированных кухнях из своих «тойот», поднимались в горы на джипе, пока не застряли, и полчаса дожидались помощи тракториста. Тот обошёл джип кругом, хмыкнул на мой изумлённый взгляд — на плече тракториста висело ружьё — и поехал впереди, расчищая дорогу. Несколько раз приходилось спешиваться, чтобы облегчить вес машины и дать ей проехать по жидкой глине, обильно засыпанной снегом.

Когда добрались, наконец, а телефонный сигнал напрочь исчез, на большом подворье между скал меня встретила женщина лет пятидесяти в платке, назовём её Фарида. Предполагалось, что мы вместе будем готовить локальные блюда, но после трудной дороги я больше грела спину у камина, потягивая каппадокийское красное, а Фарида рассказывала о том, что готовит.

Каппадокийская кухня нехитрая и неострая — как и местные жители, что даже внешне скорее напоминают греков, чем турков. Блюда готовят из баклажанов, кабачков, чечевицы и фасоли, а для десертов используют муку, сахар и виноград. Сначала Фарида готовила суп: замочила фасоль, промыла чечевицу, добавила оливковое и подсолнечное масло, перец и сальсу — смесь протёртых помидоров, лука и чеснока. В её скороварке такой суп варится 30 минут, без неё — на два часа больше.

Следом мы фаршировали кабачки баклажанами, чтобы долго тушить их под крышкой, и готовили десерт: в горячий сок красного винограда засыпали муку и сахар, а потом долго жарили эту массу на сковороде. Звучит не очень, оно и правда — самым вкусными в этот вечер были красное каппадокийское и тёплые объятия Фариды на прощанье.

Воспоминание четвёртое, вино и горлодёр

Когда я приземлилась в Кайсери, о Каппадокии не знала ничего — не гуглила, не читала, не сохраняла закладок, советов и карт. Мне и в голову не приходило, что здесь могут делать настоящее вино — а не те сладкие фруктовые наливки, что заливают в опалённые жерла русских туристов на Анталийском побережье. Когда за окном в Учихсаре мелькнул первый винодельческий завод, планы резко изменились.

В исламской Турции, где с начала двадцатых годов алкоголь находился под контролем государственной монополии, культура виноделия не раз погибала и возрождалась — ещё 30 лет назад никто не верил, что местное вино способно к выдержке. Современная история виноделия в стране начинается в 1935 году, когда Кемаль Ататюрк пригласил двух фанцузов, Буффара и Бирона, изучить турецкие регионы и выбрать сорта, которые могли бы расти в этих землях. Это привело к созданию 28 винодельческих предприятий, часть из них работает до сих пор.

Даниель О’Доннелл, главный винодел турецкой компании Kayra, рассказывает, как в начале 2000-х он возглавил производство и обнаружил, что российский рынок вынуждает винодельню оставлять в вине 65 граммов остаточного сахара на литр — то есть делать сладкое. Тогда Даниель выбросил 16 миллионов литров вина, а остальное отправил в Россию. Другой трудностью оказалась местная культура — 80% сотрудников виноделен никогда не пробовали вина, а часть поставщиков решительно отказывается продавать виноград, узнав, что из него собираются приготовить вино.

Всё это время каппадокийская винная культура развивалась совсем по другому сценарию. Она кажется чуть ли не единственным регионом Турции, где сложились и сохранились традиции производства вина. Ключевую роль вновь сыграл туф: здесь вино выдерживают в ёмкостях, выдолбленных в скалах, подобным грузинским глиняным квеври. Туфяные погреба с лёгкостью держат нужную температуру и не искажают вкуса вина.

Самый популярный белый виноград в Каппадокии — наринс и эмир, цветочный и фруктовый, красный — каледжик карас, окузкозу и богазкер, который в вольном переводе называют «горлодёром», подлым, танинным и похмельным вином. По характеру все они смутно напомнили мне о Грузии и Армении.

Судя по винным картам каппадокийских ресторанов, самой успешной винодельней региона можно назвать Turasan. Мне же больше запомнились вина Kocabag, винодельни, куда я долго забиралась по заснеженному холму, на чьих виноградниках заблудилась и где мне просто отперли ключом погреб и угостили вяжущим вином с воздушными шарами и туфяными скалами на этикетке. Когда вернусь в Каппадокию следующим летом — возьму отдельный чемодан для вина, чтобы рассказать о нём здесь.

* * *

Вы можете ничего не знать о фотографии, именах и жанрах, но наверняка видели клип южно-африканской группы Die Antwoord «I fink you freeky». Его автора зовут Роджер Баллен, а снят клип в эстетике ballenesque («балленеск»), которую придумал и развивает Роджер. В конце прошлой недели мы провели с Балленом два дня в Нижнем Тагиле: снимали и показывали свои работы, выполняли задания, говорили о фотографии и обедали в столовой местного техникума. Расскажу немного о Роджере и его мастер-классе, и поделюсь конспектом его лекции о коммерческой фотографии.

Роджеру Баллену 68 лет, он родился в Нью-Йорке, но уже больше 30 лет живёт в Йоханнесбурге, ЮАР. Его мать сотрудничала с агентством «Магнум» и открыла фотографическую галерею в Нью-Йорке. Роджер же выучился на геолога, и до 2000-х успешно развивал рудный бизнес, пока его фотографии как вирус не распространились по всему интернету.

Баллен начинал как документалист: в 27 объехал полмира автостопом и выпустил первую книгу, посвященную детству мальчишек в разных странах — Boyhood. Сейчас его работы хранятся в коллекциях парижского музея Помпиду, лондонского музея Виктории и Альберта, Музея современного искусства в Нью-Йорке. Роджер снимает некую изнанку жизни — жизнь в трущобах, маргиналов, юродивых, спутанные провода, разруху, крыс. Балленск — это такой специальный гротеск.

И вот летом екатеринбургский Музей ИЗО устроил его выставку; Роджер прилетел на ее закрытие и повез горстку городских фотографов в Нижний Тагил, индустриальный городок в двух часах от Екатеринбурга, на мастер-класс.

Видео I fink you freeky

Видео Roger Ballen’s Outland

Интервью на Bird in flight

Сайт

 

Мастер-класс

 

Накануне поездки мы встретились группой и узнали, что нужно искать реквизит. Снимать предстояло на огромной территории Нижнетагильского музея-завода — это, на секундочку, 27 гектаров исполинских железяк и покинутых цехов 19-20 веков. Роджер искал старых кукол, потрепанные мягкие игрушки, проволоку. Я не люблю снимать только предметы, поэтому попросила у дизайнера Наташи Пастуховой черную рогатую корону из картона — чтобы надеть на человека, конечно. Другие участники везли с собой разобранные манекены, канделябры, зеркала, детские игрушки и даже пару лаптей.

На завод мы приехали в дождь. Для съемки выделили цех, в котором прошлым летом проходила Уральская индустриальная биеннале, и открытую производственную площадку 19 века. Роджер хмурился на дождь и дал задание: найти свое место в цехе и снять либо натюрморт, либо портрет. Снимать предстояло целый день, а сделать нужно было лишь одну фотографию. Я приехала со среднеформатной пленочной Yashica Mat 124 — она делает квадратный кадр размером 6×6 — и черно-белой пленкой. Металлургический стимпанк горнозаводских времен решительно не нравился, и спустя три часа поиска локации у меня началась мигрень.

После обеда мы посовещались с фотографом Лёшей Пономарчуком, директором Музея ИЗО Никитой Корытиным и Роджером, и переехали в съемочное пространство в бывшем заводском медпункте, где не было железа, а были только старые обои, цементная пыль, местами вскрытый дощатый пол и остатки линолеума. Фантазировать о человеке в некогда обжитом людьми месте стало легче, и к вечеру я сделала пару кадров, которые захотелось показать Баллену.

С нами был екатеринбургский художник Сергей Лаушкин — у него особенная внешность, и он согласился стать моделью на мастер-классе. Заброшенные здания, выросшие прямо в металлургических тигелях деревья и корона в дорожной сумке шептали, что следует снять его в образе индустриального лешего. Я снимала на пленочную камеру и дублировала идею на айфон, чтобы советоваться с Роджером. Этот кадр, снятый против света, он порекомендовал кадрировать — пустой, незадействованный фон по бокам он назвал лишним и отвлекающим.

Финальным кадром, который я выбрала в конце съемочного дня, стал портрет Лёши Пономарчука на козлике из ковролина, который он нашел на блошином рынке. С этой фотографией произошло то же самое: Роджер, поклонник квадратного кадра, осторожно предложил мне превратить его в вертикальный прямоугольник. Уже кадрированную фотографию я показала на итоговом обсуждении, и кроме одобрения получила порцию критики, к которой решила прислушаться.

— Баллен назвал фон по бокам слишком активным и незадействованным; частично ситуацию исправило кадрирование;

— Человек на фото сидит спиной к окну, потому спина слишком белая, а лицо и рука темноваты. Против обыкновения мне пришлось открыть фотошоп и высветлить эти части. Развернуть его лицом я не хотела осознанно: так фактура кожи рифмуется с фактурой стены, а в непосредственной близости конкурировала бы;

— Фокус и центр композиции забрал на себя светлый кусочек обоев, который не несет никакой смысловой нагрузки. Мне пришлось затемнить его, чтобы смягчить акцент;

— Еще Роджер рекомендовал почистить мусор на полу, чтобы тот не отвлекал внимание от психологического портрета. Я послушалась, и вот что вышло:

На следующий день Баллен прочел лекцию о коммерческой фотографии, а я записала конспект. Назову его, пожалуй, «Правила фотографии Роджера Баллена».

 

Лекция

— Мой подход к фотографии очень формальный: если в фотографии не хватает формообразующих элементов, формы, конструкции, велика вероятность, что она не окажет нужного влияния на зрителя. В момент съемки фотографы часто находятся словно в состоянии легкого подпития, и слишком увлечены объектом, а оттого забывают о форме.

— Эмоций фотографа нет по ту сторону экрана, и ситуация, персонаж, обстановка, бэкграунд на самом деле работают только на ваш энтузиазм. Думайте на месте.

— Я стараюсь подходить к съемке с чистым сознанием. В момент съемки не думаю ни о чем.

— Хорошую фотографию не нужно объяснять, она не нуждается в комментариях. Если она нуждается в пояснениях — это плохая фотография.

— На кадр всегда нужно смотреть с позиции того, как он будет смотреться на фотобумаге во время выставки.

— Я снимаю в цвете только последний год, и должен признать, что снимать черно-белую фотографию сложней. Она усугубляет проблемы детализации фактур, и высказывание должно быть максимально точным.

— В цветной фотосъемке ужасно сложно использовать одновременно черный и белый (речь шла о черно-белой одежде — прим. ред.) — скорее всего, хорошо получится лишь один из цветов. Белый будет слишком плоским, или черный будет слишком густым.

— Самый важный момент в фотографии — момент принятия решения. Когда в фотографии происходит нечто непредсказуемое, вы являетесь одним из зрителей, и результат может сильно цеплять всех, включая вас. Но случайность нельзя назвать вашей заслугой. Не гордитесь спонтанными успехами.

* * *

— Нужно определиться, для кого вы снимаете: для себя или на продажу.

— Если вы хотите продавать фотографии, создавайте серии — от 30 до 50 снимков на одну тему.

— Один из путей продажи — в галереи или музеи — связан с печатью фотографий, нужно мыслить исходя из этого. Постоянно задавайте себе вопрос: что вы будете делать с отпечатками?

— Как только у вас появится серия на физическом носителе, нужно подумать о галерее, в которой она будет размещаться. Музей не будет общаться с молодым фотографом, так что вам нужен галерист. Галереи делятся на два типа: одни работают только с фотографами, другие работают со всем на свете, включая фотографию.

— Нужно искать общий язык с галеристом, самому договариваться, искать встреч, взаимодействовать.

— У галеристов всегда есть несколько вопросов: тираж (сколько отпечатков каждого снимка вы планируете сделать), размер (максимальный формат для печати) и сумма, за которую вы хотите их продать.

— Если тираж маленький, можно просить больше денег. Но если вас никто не знает, а цена высока, никто с вами разговаривать не будет. Вы сами должны определить для себя размер тиража и цену, и лучше идти на компромисс.

— Я предлагаю никогда не печатать тиражом больше чем в 10 экземпляров. Размер листа опционален. Если вы продаете работы, должны понимать, что чем больше работа, тем сложней ее оформить, перевезти, разместить в интерьере и так далее.

— Договориться с галереей — уже непростой вопрос, но если у вас получилось, нужно понимать, как вы будете продвигать этот проект вместе с галеристом. В этом смысле очень помогает печатное издание: книга или каталог. Что-то, что останется у вас после выставки и что вы сможете показывать другим.

— Если вы хотите делать выставку за пределами России, в Европе есть несколько ярмарок для фотографов, на которые ездят многие галеристы. Самая известная — Photo Paris — проходит ежегодно в ноябре. В мае открывается Photo London.

— Ярмарка — идеальный путь для того, чтобы посмотреть все существующие галереи, понять, что происходит на рынке фотографии, в мире, оценить свои силы — и все за одну поездку. Если вы планируете развитие себя как коммерческого фотографа, это первое, что я посоветую.

— Галерея определяет цену исходя из клиентов, с которыми она работает. Если вы попадаете в крупную московскую галерею, среди клиентов которой много олигархов, цена будет одной. У маленькой галереи в Екатеринбурге цена будет противоположной.

— Фотокниги — это ужасно сложный способ заработка. Первый способ — самиздат и продажа во время выставок. Второй — это поиск издателя, который сам инвестирует в печать и продажи. Есть две очень важных цифры: обычно издатель платит порядка 5 % выручки от продажи книги. Для сравнения, если вы продаете фотографию в галерее, галерист платит за 50 % от суммы сделки.

— Лучше продаются трогательные, сексуальные, психологические, яркие фотографии. Основные покупки делают те, кому нужно что-то повесить над диваном, или инвесторы в искусство. Особенно это заметно в Москве — людям нужны декоративные и яркие фотографии.

— До середины 90-х рынка фотографии не существовало: люди не покупали фотографии как предметы искусства. И лет до 50 фотография была моим хобби, а я занимался геологическим бизнесом (в ЮАР рынок изобразительного искусства тоже невелик). Но в начале 2000-х мои образы и фотографии как вирус начали появляться всюду.

— Нужно понимать, что законы арт-рынка непостижимы. Никакой логики и связи, полный хаос. Поэтому реальной взаимосвязи между качеством работы и ее стоимостью на арт-рынке не существует.

— На свою первую книгу, Boyhood, я потратил 5 лет. Я ехал автостопом из Каира в Кейптаун, затем из Стамбула в Новую Гвинею и далее по всей Южной Америке. К 27 годам я за две копейки посмотрел полмира.

— Иногда ты видишь человека однажды, и делаешь хорошую фотографию, иногда — общаешься каждый день, но хорошей фотографии так и не выходит.

— Когда снимаешь человека, у него столько же прав как и у тебя. Портрет — это совместный проект.

— Лучшее место, где вы научитесь фотографии — это ваш съемочный процесс. Нужно постоянно снимать, и альтернативы этому нет. Нужно очень много работать, иметь много дисциплины, и найти тему, к которой вы относитесь со всей своей страстью.

* * *

— Если будете снимать крыс, начинайте съемки со взрослых особей, а не с малышей — их невозможно поймать.

 

Давно не писала ничего о вине. Сегодня исправлюсь, и расскажу об оранжевом: кто такой Йошко Гравнер, что дает вину апельсиновый цвет, как правильно его пить и чем пахнет рансьё. Читать будет легче, если полистать мои посты о том, как вообще делают вино, и как его классифицируют.

🍊🍊🍊

— Оранжевое вино производят из белого винограда. Обычно вино делают так: удаляют ветви, которые называют гребнями, и мягко отжимают виноград, чтобы не повредить косточки — иначе вино будет горчить. Красное вино настаивают на кожице, чтобы его цвет был насыщенным. Если настоять недолго — получится розé, розовое. Белое на кожице настаивают редко. Если сделать это — получится вино насыщенного желтого или даже оранжевого цвета.

— Оранжевое вино традиционно производят в Грузии, там его называют янтарным. Виноделы отправляют белый виноград в глиняные сосуды целиком, с гребнями, где оно бродит с октября по март. Получается насыщенное вино, богатое вяжущими веществами — танинами, и оттого напоминающее красное. Метод производства вина в глиняных квеври называется кахетинским — в 2013 году Юнеско взяло его под охрану. Самое оранжевое вино получается из винограда сорта Ркацители.

— Кроме Грузии, оранжевое вино производили в Италии, однако рынок потерял к нему интерес где-то в 60-х. А в начале двухтысячных словенско-итальянский винодел Йошко Гравнер начал производить свое янтарное вино, сделав его модным во всём мире. Для оранжевого стиля в Италии есть свое название — «рамато», то есть каштановое или медное вино. Так называют настоянное на кожице Пино Гриджо.

— Говорят, что термин «оранжевое вино» придумал британский винный импортер Дэвид Харви из Raeburn Fine Wine. Однако профессионалы сопротивляются, и просят называть его skin-contact wine — белым, созданным в контакте с кожицей. В русскоязычном мире проблема кажется надуманной, но потребители в США всерьёз считают, что orange wine делают из апельсинов.

— В 2013 году критики называли оранжевые вина нишевыми, в 2015 они прочно заняли винные карты в США, к 2017 тренд докатился до европейских столиц, и теперь им посвящают отдельные строки в ресторанах Москвы и Екатеринбурга. В Америке к этому времени успели зарегистрировать отдельный аппеласьон Orange wine. Как и у испанского DO Cava, у него нет четко зафиксированных границ — каву, например, разрешено производить в 8 регионах Испании. А вот в снобистской Франции оранжевые вина до сих пор называют столовыми и выпускают под маркировкой Vins de France.

🍊🍊🍊

— На вкус оранжевые вина ближе к красным, на вид — к белым. Молодое оранжевое сразу выглядит словно выдержанное не меньше пяти лет белое. Настаивание «старит» его и дарит аромат выдержанных и оксидативных — окисленных вин.

— Глубокий апельсиновый цвет вину дает вещество лигнин, которое содержится в виноградных косточках. Lignum по-латински — древесина. Лигнин отвечает за ванильный аромат старых книг, а вино получает от него еловые и можжевеловые запахи. Не стоит удивляться, если такое вино пахнет лаком для дерева.

— После выдержки оранжевое вино приобретает ноты рансьё — мёда, орехов и сухофруктов, хереса, сушеной апельсиновой корочки, спелых тропических фруктов и опавших по осени яблок. Если вино настаивали вместе с гребнями, те добавляют аромату овощные тона. Такое вино — самое терпкое и вяжущее, потому что в гребнях содержатся мощные и агрессивные танины.

— Смелые и странные оранжевые вина здорово сочетаются с марокканской и эфиопской кухней, блюдами с карри, корейским ким-чи, ферментированными японскими продуктами. Из-за своего двуликого, бело-красного, характера такое вино подойдет одновременно к говядине и к рыбе.

— Оранжевые вина крепче белых — грузинское янтарное обычно достигает 11-13 градусов. Бутылку оранжевого рекомендуют открывать за час до ужина, хорошо декантировать и подавать при температуре в 14-16 градусов — более теплым, чем белое. Пьют оранжевое из бокалов для красного.

— Оранжевое вино любят делать биодинамисты. Они окуривают бочки розмарином, лавровым листом и шалфеем, как в словенском регионе Горишка-Брда, покупают в Грузии квеври, называют их амфорами и закапывают в землю, экспериментируют со сроками мацерации (выдержки), не фильтруют вино. Всё потому, что старинный метод — очень естественный, и часто не требует серьезного вмешательства человека. Йошко Гравнер в своем хозяйстве в Фриули использует лишь медь и серу, а вино выдерживает в глиняных квеври, которые привез из Грузии в 2005 году.

— Сейчас оранжевое вино производят в Грузии и США (Ркацители выращивают даже в Нью-Йорке), Италии и Словении, в Австралии и Австрии, во Франции и в ЮАР. Его делают из Ркацители, Пино Гриджо, Альбариньо, Совиньон Блана, из словенского сорта Якот (Jakot). Одни выдерживают его на кожице от 4 до 90 дней, другие — годами. Однако внятной классификации у оранжевых вин нет, и это сильно мешает их продвижению.

Кто делает оранжевое вино, например

В Италии:

• Bressan «Carat»
• Antonio Caggiano «Béchar»
• Donati Camillo «Malvasia dell’Emilia»
• Frank Cornelissen «Munjebel»
• Cos
• Gravner
• Edi Kante
• Angiolino Maule «Sassaia»
• Radikon
• Rinaldini
• Franco Terpin
• I Vigneri by Salvo Foti

В Словении:

• Klinec
• Movia «Lunar», «Sivi»
• Princic
• Vina Blažič, «Jakot Plešivo»

В Португалии:

• Quinta da Boavista, «Rufia Branco» 🍊

Во Франции:

• Domaine Danjou-Banessy «Supernova» 🍊
• Vin Jaune
• Côtes du Jura
• Chateau-Chalon
• Jean-Yves Peron
• La Sorga
• Domaine Gauby «La Roque White»

В Испании:

• Bodegas y Vinedos, «Attis Xion Albarino» 🍊

В Грузии:

• Pheasant’s Tears
• Alaverdi Monastery «Gurjaani» in Kakheti
• Our Wine in Kakheti
• Tbilvino «Quevris»
• Lagvinari «Goruli Mtsvane,» «Tsolikouri» and «Tsitska»

В ЮАР:

• Intellego «Elementis»
• Lammershoek «Cellar Foot» Series
• Sadie Family Wines «Palladius»
• Testalonga «El Bandito»

В Австралии:

• BK Wines «Skin and Bones White»
• Born & Raised Wines Sauvignon Blanc
• Lucy Margaux Vineyards
• Patrick Sullivan

В Австрии:

• Strohmeier
• Werlitsch «Amphorenwein» and «Werlitsch»
• Maria & Sepp Muster «Gräfin» and «Erde»

В США:

• Channing Daughters «Meditazione,» «Ribolla Gialla» and «Ramato»
• Pax Mahle
• Red Hook Winery «SK» series
• Salinia
• Scholium Project by Abe Schoener
• Shinn Estate Vineyards «Veil» by Anthony Nappa
• Wind Gap Wines «Pinot Gris»

Песок на побережье Рас-эль-Хаймы плотный, слоистый и белый — сплошь ракушечник, обломки кораллов и целые крошечные раковины. Лениво катит волны Персидский залив; в жарком мареве на горизонте прячутся горные цепи Омана. RAK — самый северный эмират страны, и самый зелёный. К концу октября температура ночью опускается ниже тридцати, а в феврале приблизится к шестнадцати, и арабское небо прольётся бурными ливнями, блокирующими трассы. Я остаюсь здесь в течение трёх осенних недель — среди гольф-полей, перебегающих дороги лисиц-феньков, крикливых горлиц, приезжающих на выходные суннитских семей и в полувласти сухого закона.

В ОАЭ я оказалась почти случайно, не успев с нужным вылетом на Тенерифе. По условиям задачи нужен был пляж, непременное солнце и короткий перелёт из Екатеринбурга. О стране знала немного, и приземлилась в Дубаи с любопытством заплутавшего первооткрывателя.

Самолёты в дубайском аэропорту садятся каждые три минуты. По залам решительно плывут мужчины и женщины в арабских одеждах всех ближневосточных мастей. В Эмиратах мужчины носят длинные белые платья в пол с воротником-стоечкой — кандуру, или дишдаш. К зиме в гарберобе появляются песочные, бежевые, розоватые кандуры. На голове, поверх вязаной гафии, носят платок-гутру. В ОАЭ поверх гутры наматывают шерстяной жгут, а мужчины из Катара после забрасывают полы платка наверх, сооружая нечто напоминающее голову кобры.

Поверх чёрной кандуры и шаровар дубайские женщины носят абайю — накидку вроде европейского капюшона. В открытых для туристов мечетях женщинам выдают как раз абайи — длинные платья с рукавом и капюшоном. С удовольствием носила бы такое дома. Встречаются женщины более строгих правил — в хиджабах, в накидках с прорезями для глаз, с прорезями, закрытыми прозрачной сеткой и даже в металлических масках-бурках. Говорят, обычно так одеваются приезжие из соседних стран Персидского залива. В супермаркете какой-нибудь Рас-эль-Хаймы в маске из пластин встретишь разве что очень старую женщину.

Молодая страна делится на семь эмиратов; каждый — отдельное государство со своими законами и монархом. Самые строгие порядки в Шардже: здесь алкоголь запрещён даже в отелях, купить его нельзя, путешествовать неженатыми — нежелательно. В Дубаи нравы мягче, но есть особенности. Рестораны здесь есть на каждом шагу, но винная карта будет только в ресторане, расположенном в отеле. Поэтому лучшие рестораны расположены именно в отелях.

В эмиратах вроде Рас-эль-Хаймы есть фризоны для туристов. На пляжах отелей можно носить привычные купальники (на общественные в таких лучше не соваться), в отдельно стоящих ресторанах подают игристое по утрам, а где-нибудь с неприметного торца городского молла можно найти дверь в магазин с вином и сидром — в основном, из ЮАР. Тем не менее, таблички с просьбой не выражать свои чувства на публике будут висеть и здесь.

Пешком в Эмиратах ходить не принято. Арабы покупают огромные внедорожники — особым почётом пользуются «Ленд Крузеры» — и оклеивают их матовой плёнкой песочного цвета, чтобы сливаться с барханами. На трассах легально разгоняются до 140, а в красных дюнах самой большой пустыни в мире, Руб-эль-Хали, устраивают сафари, забираясь на крутые гребни.

Преодолеть без машины даже пару километров бывает сложно. Тротуары оказываются не тротуарами, а ситуативными отбойниками с высокими бордюрами и столбами посередине, заканчиваются внезапно, упираясь в здания и заборы. Приходится шагать по проезжей части, вызывая немалое удивление у водителей. Не слишком популярен общественный транспорт: чтобы привлечь внимание к городским автобусам, в Дубаи несколько лет назад разыгрывали сертификат на пару миллионов дирхам, спрятав его под сиденье.

Говорят, что Дубаи — город с самым большим скоплением строительных кранов в мире. Большинство зданий здесь появились в последние 10 лет; вдоль трасс высятся опутанные лесами мечети. Пляж отеля в Рас-эль-Хайме скоро упирается в ворота и колючую проволоку: дальше — обрыв и торчащие из насыпного пляжа коммуникации. Скоро здесь появится новый отель и ещё сотни тонн белого ракушечника.

К вечеру четверга отели наполняют приезжие из соседних стран и эмиратов: пятница и суббота в стране — выходные дни. По пятницам же в мечетях проходит главная молитва недели, и часто рабочие, вставшие в пробку на трассе, проводят молитву в придорожной пыли, нарушая запреты властей.

Жители Эмиратов — коктейль из арабов, выходцев из Индии и Пакистана, Шри-Ланки, Бангладеш, Филиппин. Английский — фактически второй государственный, но понять его в интерпретации индийских таксистов бывает сложно. Говорят, что приезжие упаковщики на кассах супермаркетов, дорожные рабочие и строители часто передают свою работу по наследству: доработав до шестидесяти, уезжают домой, в Индию, а их место занимает старший сын.

По ощущениям, филиппинцы и ланкийцы в Эмиратах занимаются более квалифицированным трудом: работают в барах, маникюрных салонах. Двух дружелюбных филиппинцев с одинаковыми чёлками, напоминающих «Охотников за привидениями» из-за объёмных костюмов, я встретила в «Скорой помощи».

Из-за обилия индусов их кухня в ОАЭ становится почти базовой: на завтрак можно заказать карри и дал, всюду готовят панир и лепёшки. Как и всё остальное, стоит индийская кухня ошеломительно дорого — в два-три раза дороже, чем в России, и в четыре раза дороже, чем в стране происхождения. Доставка из двух индийских блюд и пары лепёшек обойдётся в среднем в 120 дирхам, или 1920 рублей (сумму в дирхамах следует умножать на 16). Заказать доставку можно из любого ресторана — еду привезут на мопеде с термобагажником.

В основном, туристы в Эмиратах развлекают себя шопингом. Дубаи похож на огромный торговый молл, прикрытый шапкой смога. В бутиках пахнет ладаном, а местные дизайнеры не стесняются назначать своим вещам цены уровня Chanel. Вместо небоскребов и покупок я предпочла выбраться в пески Шарджи, полетать на легком самолёте Aeroprakt, который ещё называют «Летучей лисицей», да погулять в абайе по Белой мечети шейха Зайда в Абу-Даби.

Мечеть построили десять лет назад — теперь это одна из шести крупнейших мечетей в мире с самым большим в мире ковром (5627 квадратных метров) и люстрой (люстра — ужасная). Первый президент ОАЭ, шейх Зайд, похоронен рядом.

В Белую мечеть пускают бесплатно. Мужчинам достаточно быть в брюках, а вот женщины должны покрыть голову, спрятать запястья и лодыжки. На входе в женской раздевалке выдают симпатичные абайи цветов пыльной розы и синего; мне пришлось сдать в специальную камеру хранения ноутбук. Я редко ношу длинный рукав, и машинально закатываю его до локтя — из-за этого ко мне в мечети трижды походил охранник.

В один из дней я отправилась на аэродром «Аль Джазира» под Рас-эль-Хаймой — там стоят несколько киевских «Аэропрактов», на которых можно полетать над пустыней и заливом. «Летучие лисицы» производили в середине девяностых и массово отправляли в ОАЭ — это практически базовый самолёт местной малой авиации. В нём всего два места; весит лисица 260 килограммов, и может улететь на тысячу километров без дозаправки. Сыновья местных шейхов чаще летают на автожирах, или гиропланах.

Самолёт прогревают около десяти минут, а после он почти без прелюдий взмывает в воздух. Вот так Рас-эль-Хайма выглядит сверху:

А вот ещё несколько кадров из Аль Мадэм, заброшенного городка в движущихся песках Руб-эль-Хали. Ему я посвящала отдельный пост с картинками, снятыми на среднеформатную Yashica Mat 124. Все фотографии здесь я сделала на Asahi Pentax Spotmatic — и отсканированы они из рук вон плохо, надо признать.

Привет!

В середине октября я остановилась в Рас-эль-Хайме, эмирате на севере Объединённых Арабских Эмиратов. В это время здесь царят вечные плюс 38, горячие волны Персидского залива облизывают белый песок из осколков ракушек, солнце поднимается в половине седьмого и освещает многочасовые пробки на трассах, ведущих в Дубаи и Абу-Даби. Чтобы отправиться на 80 километров вглубь страны, в Шарджу, пришлось проснуться в половине четвёртого. Рассвет я встретила уже в пустыне близ городка Аль Мадэм, где красные дюны медленно превращают поселок, оставленный людьми в семидесятые, в раскалённое на пустынной сковородке ничто.

К горстке заброшенных домов нетрудно подобраться на большом внедорожнике, которые так любят арабы. В Al Madam Ghost Village они временами устраивают джип-сафари, взбираясь на песчаные гребни и спускаясь к погребённым в песке дверным калиткам. Аккуратные дворы, комнаты с бирюзовыми стенами и розовой мебелью, зелёная башенка минарета превратились в декорации к «Женщине в песках» Кобо Абэ — или к рекламе «Лэнд Крузера». Говорят, местные жители постепенно оставили дома, устав бороться с подступающим песком. За десятки лет дюны проникли в дома, заполнили пустоты и ёмкости. Так на замедленной съемке выглядит наводнение.

Пока в каждый из шестнадцати домов и маленькую мечеть ещё можно войти. Песок выдавил оконные стёкла и снёс двери, ветер намёл в комнатах трюфельные пики дюн, которые скоро встретятся с потолком. Обитатели домов жили просто — красили стены типовых комнат яркими красками, клеили фотообои и простенькую плитку с осколками цветных стёкол. Что происходило на широкой улице меж двух рядов домов, определить уже невозможно — драконий гребень песка поднялся выше заборов и крыш.

Песок уничтожил свидетельства жизни, оставив людям с фотоаппаратами несколько нехитрых вещей: сломанный чемодан, пару видавших виды ботинок тридцать четвёртого размера, шёлковый балдахин и чей-то спальный гарнитур из пурпурного бархата. В призрачных комнатах ищут тени другие хозяева городка — ящерицы, осторожные змеи, избороздившие своими телами барханы, пустынные мухи, готовые облепить лицо за секунды, и ещё кто-то невидимый, обглодавший до белых костей свернувшего с дороги козлика.

Эти кадры я сделала на любимую среднеформатную камеру Yashica Mat 124 и любимую плёнку Kodak Ektar (вот мой пост о том, что нужно знать о фотоплёнке).

Вот здесь можно посмотреть на Аль Мадэм с воздуха, а здесь указаны координаты.

 

Последние выходные августа я провела в буддийском монастыре Шад Тчуп Линг на вершине уральской горы Качканар. Монастырь живёт на высоте 887, а у подножия горы чёрно-жёлтые белазы «Евраза» вывозят железную руду из глубокого карьера. Породу взрывают в четыре, после обеда: сначала сирена звучит десять минут, после — дважды по две минуты. За боевым двукратным сигналом следуют взрывы, и в воздух взмывают серо-коричневые облака.

Земля под монастырем принадлежит комбинату, и суд уже разрешал снести Шад Тчуп Линг. Но пока техника не может подняться по каменным рекам курумника, в монастыре продолжается жизнь: послушники штукатурят статую Будды, ухаживают за огородом, строят спортзал и успокаивают гиперответственную собаку Настю.

В мае 1995-го бывший афганец Михаил Санников закончил обучение в бурятском дацане и стал ламой Докшитом. Его учитель, 90-летний Пема Джанг, указал ламе на качканарскую вершину и велел назвать новый буддийский центр «Местом практики и реализации». Спустя шесть лет здесь появился образовательный центр для монахов и практикующих мирян. Сюда приходят любопытные и отчаявшиеся, на две недели и на два года, одинокими или с детьми. Пришедшим лама посвящает свой бортовой журнал.

18 августа

Утро ясно-солнечное легковетренное.

Лама Докшит жёг костры, колол камни, смонтировал подоконники на коридоре и начал изготовление мандарлы с Алишером и Владом.

Никита животинил, хворостил, колол камни, приготовил баню.

Данил и Филипп хворостили, калили, кололи, таскали камни, гуляли до ракеты, вернулись (они же ли?).

Владимир грел камень, следил за баней, помогал в стирке.

Григорий шкурил статую Будды и затем шпатлевал.

Алишер с утра боролся с хворью, затем участвовал в изготовлении мандарлы.

Поднялась Церингма, принеся две части распиленной вдоль шпалы, собирала таволгу и Иван-чай.

Артём кухарил.

Поднялся Сергей-оператор и посвятил себя профессиональной деятельности.

Ирина продолжила вселенскую мегастирку и успела сходить с ребятами до ракеты.

Алексанчъ шпатлевал.

Влад шпатлевал, затем изготовлял мандарлу.

Поднялся Роман с тремя девочками (Даша, Даша, Таня).

Аня общалась с массами гостей, стряпала пирожки, помогала на кухне.

tmax +15, облака и солнце вокруг них.

На борту 20 человек.

 

Говорят, лама мечтает построить дирижабль. А пока он собирает самодельные снегоход и квадроцикл, и расстраивает владения, кажется, из культурных отправлений нижнего мира у подножья горы. Укрытый инеем и снегом зимой, летом Шад Тчуп Линг оказывается собранным из разогнутых бочек, деталей машин, пенопласта, пресс-воллов, бывших в употреблении временем и людьми дверей и оконных рам. Чтобы добыть камень для постройки дорог и зданий, в монастыре жгут костры на валунах и раскалывают камни кувалдами на мелкие части. Там, где за двести метров от монастыря склон круто забирает вверх, построили подъемник для тяжелых грузов.

Буддийские монастыри живут на пожертвования. На Урале, где нет этнических буддистов, в отличие от Калмыкии и Бурятии, общине приходится туго. Чтобы помочь монастырю, перед крутым подъемом в гору туристы звонят дежурным и узнают, в чём тот нуждается. В выходные на Качканаре ждали моркови и огурцов, олифы и самоклеящейся плёнки под дерево.

Поднять лишний груз на восьмисотую высоту сложно. Чтобы попасть туда, нужно по лесу обойти пропускной пункт комбината, и три-четыре часа шагать в гору, а прежде столько же ехать из Екатеринбурга.

На горе всех принимают одинаково: кормят обедом и ужином, наливают чай. В выходные в монастырь поднимаются по полсотни туристов — всех обслуживает дежурный по кухне, но после просит помыть за собой посуду. В субботу мы обедаем рассольником и напитком из Иван-чая, а после я отправляюсь мыть тарелки на краю обрыва под краном, вода в который поступает из маленького питьевого водоёма. За обедом обитатели храма просят попробовать суп, а вторую ложку сложить в специальную миску для живых существ, обитающих на горе. Я кормлю беременную кошку Гравицапу и кота Никанора — маленьких существ, почти карликовых, будто исландские сосны.

В обеденном зале топят печь, а потому зимой и летом в нем дышит теплое сердце монастыря. На ночь послушники расставляют низкие лавки-столы по сторонам и укладываются спать; по выходным к ним присоединяются путники. Новый день начинается в шесть утра — за двадцать минут до индивидуальной практики и за час до общей, которую проводят в зале для йоги. В восемь монастырь завтракает, через полчаса все начинают работу. Я ночую в палатке на краю скалы, укрывшись монастырскими лоскутными одеялами, а утром застаю обитателей за шкурением и покраской старых рам. В залитом солнцем зале девушки сушат и измельчают мох, чтобы высадить его на трёхметровую скульптуру дракона — в следующем году он зазеленеет.

Ежедневно члены общины изучают буддизм. Лама Докшит учит пришедших по программе FPMT (Foundation for the Preservation of the Mahayana Tradition) на русском языке. Получается, что на Урале исповедуют буддизм Махаяны,северный буддизм, распространенный в Китае, Тибете и Монголии. Временами ученики ламы продолжают обучение за рубежом — в Индии или Таиланде. Несколько месяцев назад монастырь покинула Сатима, за несколько лет на вершине горы сшившая десятки лоскутных одеял и цветных флажков с молитвами. Буддисты верят: когда ветер треплет флажки — он читает их.

Спустя пару часов в монастыре хочется включиться в работу, спустя полдня — остаться еще на неделю. Две золотые лани на крыше держат колесо дхармы, гости играют на пузатых глюкофонах, послушники топят баню. На высоте быстро темнеет и холодает, и в главном доме начинает урчать генератор и загораются лампочки. Иногда ветер доносит сотовый сигнал, и можно открыть соцсети — да не хочется. Я достаю из фотоаппарата очередную пленку, пью пуэр у костра и засыпаю в девять вечера почти без мыслей. Мне снятся белоснежные буддийские ступы, дивный северный паттерн мха и рериховские пики.

Картинки к этому посту я снимала на Pentax Spotmatic и Kodak Ektar.

Я работаю в Look At Media, куда входит издание The Village. В начале августа мы решили устроить себе вечеринку в Никола-Ленивце — архитектурном парке в Подмосковье. Я прилетела из Екатеринбурга в Москву, откуда мы пять часов добирались до деревни под Калугой на заказном автобусе. В парке я провела всего один день, чего никому не советую: лучше ехать туда дня на три, чтобы выспаться, компенсировать долгую дорогу и погулять по огромной территории национального парка.

Никола-Ленивец стоит на реке Угре, среди усыпанных стогами полей и разнотравья. Каждый год здесь проходит фестиваль «Архстояние», во время которого архитекторы строят посреди полей исполинские, многоэтажные, немыслимые объекты из дерева и металла. Большинство из них создал художник Николай Полисский, который занимается проектом с начала двухтысячных.

Внутри арт-парка нет обычных, рядовых построек. Скамьи, белоснежные палатки, будки для зарядки телефонов, хостел и домики подчиняются духу места, в котором находятся. Мы целиком заняли лагерь из палаток на дощатых помостах (я жила в палатке № 74, например), и эта ночь была самой комфортной из моих ночей на природе. В каждой палатке можно стоять в полный рост, не задевая потолок. В каждой есть две кровати с подушкой и одеялом на молнии, напоминающем спальник. В каждой есть тумба для вещей, полотенца, а снаружи — душевые, веранды для обедов и бюветы с питьевой водой. Почти всюду дотягивается вай-фай.

Дорожки в парке сделаны из деревянных настилов, везде указатели — не заблудишься. В полях и лесах, по которым обходишь фестивальные объекты, устроены ступеньки и мостики. Ночью и утром шёл ливень, и рано утром я обнаружила в лесу команду рабочих, которые наскоро сколачивали подобие деревянных паллет для размокших тропинок, чтобы туристы не запачкались. Всюду в парке ощущаешь незримую заботу, словно за тобой приглядывает кто-то большой и добрый.

Сейчас в Никола-Ленивце четыре десятка арт-объектов: одни запрятаны в чаще, другие возвышаются посреди полей и видны с дороги. Утром я взяла напрокат тяжелый велосипед и объездила главные. Чтобы увидеть остальные, придётся вернуться и вновь побродить по утреннему туману.

На въезде в национальный парк встречает «Бобур» — 22-метровая постройка то ли с щупальцами, то ли с раструбами саксофонов. Так Николай Полисский процитировал архитектуру центра искусств Помпиду в парижском районе Бобур с выставленными напоказ вентиляционными трубами. «Бобур» полностью сплели из лозы четыре года назад и понемногу его подплетают, отчего он по-прежнему пахнет свежим деревом. Внутри аккуратно разложены охапки метровых, по косой срезанных, веток. Шагаешь к нему по полю, заросшем клевером, пижмой, тысячелистником, иван-чаем, мотаешь головой и не веришь, что постройка реальна. А после поднимаешься по винтовой лестнице чудовищу на макушку и ощущаешь себя счастливым пятиклассником из повестей Крапивина, улизнувшим на полчаса в другое измерение.

«Вселенский разум» — постройка из научной серии Полисского, два полушария механического мозга, стоящего в окружении деревянных ленивецких ракет. Днём по извилинам ползают дети, а рано утром меж башен туристы занимаются йогой, словно совершая странный обряд.

«Ротонда» Александра Бродского больше других похожа на застрявший в угорской деревне космический корабль. Нижний ярус целиком состоит из деревянных дверей, что раньше стояли в разрушенных и заброшенных домах. Ночью можно немного сойти с ума, пытаясь отпереть каждую из них. А можно подняться на крышу, растянуться на влажных от росы досках и разглядывать августовское небо, пока не рассветёт.

Неподалёку от «Бобура» Николай Полисский построил триумфальную арку из белоснежных досок и проводов. Арка есть, а улицы нет, и города тоже.

Ещё одну арку из шестиметровых досок сложили архитекторы бюро Бернаскони, авторы любимого Ельцин Центра. Выглядит как тёмный мистический портал между полем и лесом — им и является.

В «Обитаемое вещество» можно залезть и переждать дождь. Лёгкое, светлое, полимерно-металлическое, оно прячется в сырой чаще. После ливня на этом участке было особенно скользко: я сохранила равновесие (своё и велосипеда), но лишилась пары сандалий.

Металлическая жар-птица, она же самовар, стоит на берегу пруда, где в грозу выглядит особенно грозно, а на фоне пьяно гутарящих рыбаков — комично и гротескно. Здесь, у пруда, сердце лагеря: пекут хлеб, готовят сырники из деревенского творога и странную сангрию из смеси портвейна, игристого и травяного ликёра.

Заметно, как Никола-Ленивец влияет на жизнь окрестных деревень. В такой глубинке жить бы хтони и унынию, но нет — вдоль дорог встречают бодро обшитые сайдингом домишки с цветочными клумбами, прибранные поля и выпившие, но гордые соседством местные.

В Москву возвращалась на такси и экспрессе: полтора часа до Калуги и еще два сорок до столицы. Много лучше, чем в горячем автобусе. В следующий раз так и поеду — а поеду точно.

У папы был синий велосипед: с высокой рамой, кожаным седлом, потрескавшимся молочным пластиком ручек и сиденьем для пятилетней меня на той самой раме. Сиденье было круглым и изредка проворачивалось вокруг своей оси при неловком ударе ногой. Кататься на нём было настоящим приключением — особенно в те вечера, когда мы ездили на пустырь к аэропорту, а потом во все педали удирали от стаи обезумевших диких собак.

Кажется, тем летом Кольцово впервые решили огородить забором из бетонных плит, а прежде наблюдать за самолетами можно было беспрепятственно, под хруст стручков кормового гороха с поля, который мы набирали мешками.

Вечность спустя я снимаю на плёнку второй в своей жизни споттинг по ту сторону забора. Утренний разлёт начинается в половине шестого утра: над зарослями пижмы, чертополоха и тысячелистника взлетают «Боинги», «Аэробусы» и «Яки». В прошлом июне я встречала и провожала самолёты четыре часа напролёт, а сегодня пришлось покинуть перрон спустя час, чтобы вскоре взмыть над ним рейсом «Екатеринбург — Москва» и попасть в объективы оставшихся споттеров в оранжевых сигнальных жилетках.

Покажу свой утренний час в Кольцово с двумя катушками плёнки.